Быстрый переход

Бутовский

Оцените материал
(3 голосов)
БУТОВСКИЙ Николай Дмитриевич — генерал-лейтенант. Образование получил в Петров-ско-Полтавской военной гимназии и Павловском военном училище. Служил в лейб-гвардии Павловском полку. С 1898 г. командовал 116-м Малоярославским пехотным полком; в 1904 г. получил в командование 2-ю Туркестанскую резервную бригаду. В 1907 г. был назначен начальником 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии.

О КАЗАРМЕННОЙ НРАВСТВЕННОСТИ И О ВНУТРЕННЕМ ПОРЯДКЕ В ВОЙСКАХ

(Заметки ротного командира)
...По нашему глубокому убеждению, причина, неблагоприятно влияющая на казарменную жизнь, заключается преимущественно в бессодержательности казарменного вечера, а потому наполнение этого вечера чем-нибудь не только полезным, но и занимательным для солдат должно отразиться на них в высшей степени благоприятно.
В самом деле, куда девать солдату свой длинный и скучный вечер? Строевые занятия кончаются в четыре часа, в некоторых полках практикуется от шести до семи часов вечера грамотность. Во всяком случае, между занятиями и ужином, который обыкновенно бывает в восьмом часу, или же между строевыми занятиями и грамотностью солдат вполне успевает отдохнуть и привести в порядок свою одежду. Что же ему остается делать между 7-ю и 10-ю часами? Стоит побывать в эти часы в роте, чтобы увидеть следующую картину: в больших комнатах, сообщающихся арками, тускло горят ночники; кончилась перекличка, и люди расходятся по своим койкам; спать еще рано; чаепитие было в пять часов, в семь часов ужин, после ужина пьют чай только   особенные   любители. (...)
Обыкновенно в роте имеется несколько шутников, которые каждый вечер повторяют одни и те же шутки и остроты сомнительного содержания, возбуждающие какой-то формальный, невеселый смех. Если фельдфебель любитель пения, то по его настоянию образовывается в роте хор, и это есть максимум, до которого могут идти незапретные развлечения казарменного вечера.
К сожалению, мы должны сказать, что, как ни скучен приведенный сейчас вечер, его можно поставить в образец внутреннего порядка в роте. В самом деле, чего требовать от солдат, которые не уходили без спроса со двора, все были на перекличке и трезвыми легли спать, запасаясь силами к завтрашнему учению; но мы полагаем, что самый опытный и предусмотрительный начальник не может ручаться, что у него в роте будет постоянно такой порядок: праздность и скука казарменного вечера очевидно ищут исхода; этот исход иногда проявляется даже в более или менее серьезных проступках; и вот перед нами открывается картина другого казарменного вечера: люди, уволенные со двора, не все явились вовремя; некоторые из людей отлучились из роты самовольно; в роту была скрытно пронесена водка; вы проходите через роту и слышите какую-то суету: очевидно, что-то прячут; это «что-то» иногда оказывается женщиной...; ее окружает масса скучающих солдат. Охотников до таких развлечений среди одолевающей скуки много, и к числу их часто принадлежат честные и исправные в других отношениях солдаты, ибо этот сорт развлечения дает патент на молодцеватость. А между тем отсюда недалеко до воровства и промотания казенного имущества, чтобы выручить деньги на запретные развлечения; здесь сторожит солдата сифилис, иногда в самых злостных формах, увеличивающий процент неспособных к службе людей; здесь легко солдату впасть в дисциплинарные проступки в пьяном виде, в которых часто попадаются весьма хорошие и честные люди, и т. д.
Итак, кроме мер, практикующихся для поддержания внутреннего порядка, наполнение казарменного вечера чем-нибудь полезным и занимательным должно считаться одним из главнейших способов для поднятия казарменной нравственности.
Опыт неоднократно доказывал, что увеличивать обязательные занятия можно только до известного предела; время таких занятий колебалось между 4'/г и 51 /2 часами, причем всякое набавление шло в ущерб интенсивности, а потому переходило во вред. Отсюда следует, что назначать обязательные вечерние занятия было бы крайней ошибкой, но разрешить их в виде легких, необязательных упражнений для желающих было бы весьма полезным. Упражнения эти, кроме извлекаемой из них пользы, должны быть непременно занимательны для привлечения большего числа участвующих.
Остается, следовательно, решить, какого рода занятия могут быть отнесены к предлагаемому типу.
Полезным в смысле военном может быть только занятие содержания военного; в общем смысле, помимо своего содержания, оно уже потому будет иметь воспитательное значение, что займет дурно растрачиваемое время; занимательным же оно может быть только тогда, когда будет представлять живое, легкое изложение в форме популярного чтения или беседования. К такому типу могут быть отнесены: чтение и устные рассказы из военного быта, преимущественно художественные или написанные с нравственной целью; популярное изложение сражений, подвигов частей и лиц, сцен из жизни полководцев и проч.
Как на более желательный род занятий можно указать на тактические занятия с желающими унтер-офицерами в присутствии желающих же рядовых.
Полезны также и невоенные чтения, к которым могут быть отнесены: духовно-нравственные популярные беседы... сведения по военной гигиене и проч.
Для облегчения такого рода занятий можно было бы производить их побатальонно в помещении одной из рот и поручить ведение военных занятий обер-офицерам батальона по очереди...
Обстановка занятий, как нам кажется, по возможности должна быть не слишком официальной, свободной от принужденности и натянутости: люди должны вставать при появлении руководителя или другого начальствующего лица и затем садиться рядом с ним вокруг нескольких вместе составленных столов; руководитель должен поощрять любопытство в людях, охотно отвечать на предлагаемые вопросы и осторожно останавливать тех из людей, которые неумело обратятся к нему или позволят себе чем-нибудь нарушить порядок, как это нередко случается при новом непривычном деле...
Остается еще сказать о некоторой частной пользе, которую принесут предполагаемые вечерние занятия в войсках. Каждый солдат, как член замкнутой среды, в высшей степени любопытен; это чувство ищет удовлетворения и получает его вне казарм в виде каких-нибудь пустых сплетен, сбивающих его с толку. Развитие такого чувства в людях, чему способствует вечерняя праздность, нам кажется вредным относительно благонадежности воззрений, потому что начальник не может следить за каждым уволенным со двора человеком, где и как удовлетворяет он это чувство. Введя вечерние занятия в войсках, вы дадите любопытству праздного человека систематическое удовлетворение, и оно уступит место любознательности. (...)
Теперь перейдем к тем мерам, которые способствуют поддержанию внутреннего порядка в войсках. Вообще известно, что мера для предотвращения зла наиболее полезна тогда, которая не палиативна, т. е. если, не залечивая верхушек зла, она влияет непосредственно на его корень. Так, начальник, формально относящийся к требованиям дисциплинарного устава, т. е. не оставляющий проступков своих подчиненных без взысканий, но худо знающий их как людей, не искореняет зла. Такой начальник будет карать только одни отпрыски зла, выражающиеся в отдельных проступках, нисколько не по-дозревая, что корень, например, гнездится в дурном выборе им же назначенных унтер-офицеров.
Вообще взыскания, налагаемые без должного внимания, не только представляют палиативную меру, но и бывают в большинстве случаев несправедливыми. Положим, например, что Иванов прекрасный солдат, а Петров очень дурной; оба они попадаются в равных проступках и оба сажаются в карцер. Прежде чем сажать Иванова в карцер, следовало бы подумать о том, что проступок сделан им по нечаянности, что он по характеру своему даже неспособен к таким про-ступкам и что, наконец, он человек самолюбивый, для которого выговор больше значит, чем карцер для Петрова. Кроме того, карцер может озлобить Иванова, вселить в нем чувство о несправедливости к нему начальства, словом — может испортить его. Таких примеров масса, и их невозможно перечислить.
Итак, хорошим начальником может быть только тот, кто хорошо знает своих подчиненных как людей, и только такому начальнику удается выслеживать и уничтожать корень развивающегося зла. Опыт показал, что одни карательные меры весьма мало влияют на уменьшение проступков против дисциплины и нравственности. В этом случае полезнее всего влиять на дух в роте, т. е. постараться выдвинуть хорошие элементы и обессилить дурные. Это может быть достигнуто, конечно, не сразу, а через известный промежуток времени, когда явится возможность переменить ротную администрацию.
Известно, что во всяком обществе, в том числе и в солдатском, всегда бывают господствующие взгляды, дающие тон всей жизни этого общества. Характер таких взглядов вполне зависит от вожаков данного общества, которыми в солдатской среде являются унтер-офицеры; а потому на приготовление в унтер-офицеры должно быть обращено главное внимание начальника...
Итак, мы уже сказали, что ротная администрация, состоящая из унтер-офицеров с фельдфебелем во главе, играет первостепенную роль в поддержании казарменной нравственности; если эти люди хороши, то дурной элемент в роте, в лице неисправимых людей, будет находиться под постоянным давлением и будет, так сказать, обессилен. Важнейшую роль, конечно, играет фельдфебель; он должен обладать не только исполнительностью, но и известной долей инициативы. Живя постоянно с людьми, легче их знать, чем видя их только во время занятий, а потому по необходимости приходится иногда собирать через фельдфебеля такие сведения, от которых  зависят важные распоряже ния по внутреннему управлению ротой...
Каптенармуса ротный командир всегда имеет возможность выбрать и приготовить, но при этом выборе иногда происходит крупная и непростительная ошибка: если встретится в роте человек, занимавшийся дома каким-нибудь торговым делом, мастерски обращающийся со счетами или даже просто бывший целовальник, то его иногда неопытный ротный командир не задумывается назначать каптенармусом, надеясь, что у такого человека все будет в порядке. Порядок будет действительно образцовый, но в большинстве случаев будет образцовым и воровство. Не лучше ли назначать на эту должность человека даже неопытного, но скромного и честного, которого всегда можно легче проверить, чем первого...
Когда ротный командир может сказать по совести, что он знает свою ротную администрацию и доволен ею, то ему остается только бороться с дурным элементом, по существу своему весьма незначительным, именно с единичными неисправимыми людьми. Опасны ли эти люди для нравственности хорошей роты? Нисколько, ибо в хорошей роте все смотрят недружелюбно на этих людей и все склонны порицать их дурные поступки. Каждый поступающий новобранец замечает, что с этими людьми начальство обращается строго, товарищи их не уважают, что им вообще живется хуже, чем другим людям, и поэтому он не станет их слушать и подражать им. Значит, ротному командиру останется только заняться исправлением этих людей, а если невозможно, то отнятием у них возможности делать проступки. Для этого весьма полезно к каждому из таких людей приставлять дядьку из хороших рядовых, который следил бы за его поведением, провожая его в баню, со двора и во всякие другие места вне казарм. В караул таких людей следует посылать не иначе, как с дядьками же, которых можно назначать за разводящих и
ставить их на посты, ближайшие к караульному дому, чтобы легче было следить за ними.
Для того, чтобы облегчить дядькам их труд, можно менять их через каждые две недели. На обязанность дядек следует смотреть, как на служебную, и за недосмотр подвергать их небольшим взысканиям. Конечно, это обязанность трудная и неприятная, но она оправдывается необходимостью.
Дядька может в случае надобности и отлучиться, но при всякой такой отлучке должен передавать поднадзорного человека взводному унтер-офицеру или отделенному ефрейтору, чтобы такой человек никогда не оставался без присмотра.
Запрещение отлучаться со двора, как дисциплинарное взыскание, нам кажется мерою, не вполне удачно придуманною не только в нравственном, но и в гигиеническом отношении: раздражая человека, наталкивая его на самовольную отлучку, она вместе с тем лишает его свежего воздуха и усиливает однообразие казарменной жизни. Поэтому мы стоим за беспрепятственное увольнение со двора даже ненадежных людей, но не иначе, как в сопровождении дядек.
Когда дядьки, приставляемые к ненадежному солдату, а также его взводный и отделенный начальники будут за него ходатайствовать, надзор следует немедленно снять и, ободрив такого человека ласковым обращением, вновь не налагать надзора до первого значительного проступка.
Опыт показал, что такая мера не только предотвращала проступки, но иногда и исправляла людей. Отстаивая эту меру, мы готовы признать, что она ложится на поднадзорного гнетом, но разве этот гнет можно сравнить с тою массой дисциплинарных взысканий, ведущих к исправительным ротам, которые обрушатся на ненадежного человека, если мы оставим его без присмотра:
Мы, кажется, упомянули о всех главнейших средствах, способствующих поддержанию внутреннего по рядка в роте, но опять повторяем, что средства эти не вполне достигают своей цели при бессодержательности казарменного вечера. Прибавьте к указанным средствам более широкое нравственное общение между офицером и солдатом; внесите условия пра-
вильного воспитания в войсках, насколько это возможно, и вы найдете в них могущественного помощника на пути не только к нравственному, но и к военному развитию.

«Военный сборник», № 1. Спб., 1883

ВОСПИТАТЕЛЬНЫЕ ЗАДАЧИ КОМАНДИРА РОТЫ

...О том, как воспитывать роту, какие нужно употреблять для этого приемы, нельзя найти указаний ни в каких «инструкциях» и «наставлениях», которые, можно сказать, указывают только одну дорогу к цели, предоставляя все остальное личной инициативе обучающего. Как пройти эту дорогу с наименьшей потерей времени и сил, как преодолеть препятствия, а иногда и сделать обходы — все это зависит от личных достоинств ротного командира. Если бы все дело за-ключалось только в твердом знании уставов и в рутинном применении их на практике, то не надо было бы требовать от ротного командира ни особенного ума, ни таланта, ни высоких нравственных качеств, ни даже образования; простой смышленый фельдфебель мог бы с успехом управлять ротой. Сделать разбор обучаемому материалу, проследить достоинство известных приемов для передачи людям служебных познаний, не говоря уже о воздействии на нравственные свойства людей, может только человек, развитой и притом любящий солдата и преданный своему делу.
Итак, на достоинства ротного командира, играющие такую важную роль в деле солдатского воспитания, должно быть обращено самое серьезное внимание...
Редко приходится видеть молодого ротного командира, начинающего свое дело с тщательного изучения нравственных свойств людей или, так сказать, с основания службы, которое наиболее должно интересовать начальника; привыкнув только к строевым успехам, он и здесь пытается выказать свои способности преимущественно на строе. Он иногда вовсе упускает из вида состояние служебного духа в роте и за это нередко платится большими неудачами; случаи пьянства, самовольные отлучки, нарушения дисциплины, неисправности в караульной и в прочей службе скоро покажут ему, что труднейшая часть дела заключается вовсе не в строе: научить хороших людей строю можно в несколько месяцев, но радикально изменить дух в роте можно только в течение нескольких лет; вообще, передать людям служебные познания гораздо легче, чем исправить их нравственность: рота, в которой какой-нибудь пьяница пользуется влиянием и даже принимается за идеал солдатской лихости, где хитрость, скрытность, умение провести начальство считаются положительными качествами, где простой честный солдат считает себя обойденным начальством и приниженным товарищами, где взгляд на службу может быть выражен словами: «не попался — значит прав» и т. д., такая рота требует продолжительной ломки, и задача начальника может считаться выполненной только тогда, когда во главе людей станут его собственные питомцы, т. е. унтер-офицеры из подготовленных им самим новобранцев; а такая замена может совершиться только через два года.
Мы, конечно, не отвергаем возможности улучшить распущенную роту и в короткое время; но старого солдата, а тем более унтер-офицера перевоспитать трудно, а заменить его некем, ибо в такой роте все порядочное оказывается забитым и негодным для начальнической роли.
Вышеприведенная рота представляет конечно крайность; молодым офицерам часто приходится получать очень хорошие роты; но здесь вопрос только во времени: один ротный командир может сразу натолкнуться на деморализацию, а другой может встретиться с нею через год, когда старые унтер-офицеры будут без должного внимания заменены новыми. Последнее относится, конечно, к тому из молодых ротных командиров, который в течение целого года будет интересоваться только строевыми успехами людей и за одни эти успехи будет производить их в унтер-офицеры.
Итак, односторонность субалтерн-офицера может привести к следующим упущениям: 1) как человек, не посвященный во внутреннее управление ротой, он является в роли ротного командира не достаточно сознающим важность этого управления, и 2) будучи приведен к этому сознанию силой обстоятельств, он делает много ошибок, свойственных неопытному человеку.
Здесь кстати заметить, что нравственность роты отражается более или менее и на ее строе: распущенные унтер-офицеры не могут быть хорошими помощниками в строевом обучении. Иллюзия субалтерн-офицера заключается в том, что он, сам того не сознавая, работает на готовой почве, и если имеет хороших помощников, способствующих его успехам, то обязан этим ротному командиру. Упадок строя в роте в большинстве случаев свидетельствует и об упадке ее нравственности.
Имея в виду высказать несколько замечаний по поводу воспитательных задач командира роты, мы прежде всего коснемся материала, с которым ему приходится иметь дело, или, так сказать, предмета воспитания. Начнем с новобранцев...
Опыт показал, что род занятий человека до поступления на службу и связанное с ним обращение в известном общественном слое играют весьма важную роль в нравственном воспитании солдата; что касается национальности, то она имеет значение разве только в смысле восприимчивости, зависящей от особых свойств характера и от большего или меньшего знания русского языка. (...)
Ознакомившись с материалом, которым комплектуется рота, попытаемся указать, как должен воспользоваться им ротный командир для поднятия нравственного уровня в роте. Первым и самым существенным делом является в этом случае удачный выбор и подготовка учителей для ожидаемых новобранцев. Если вы не имели времени достаточно ознакомиться с ротой, не торопитесь выбирать этих людей: лучше пусть они будут слабее подготовленными, но зато хорошо выбранными. Этот выбор настолько важен, что для него стоит пожертвовать другими интересами роты; если у вас найдется хотя один хороший взводный унтер-офицер, непременно назначайте его старшим учителем, а лучших отделенных — младшими; через это вы, конечно, несколько потеряете в обучении взвода и отделений, которые попадут в худшие руки, но зато через полгода вдесятеро выиграете, поставив в строй хорошо обученных новобранцев. Главная же выгода предстоит в будущем, когда из этих новобранцев вы получите желаемых унтер-офицеров...
При обучении учителей главное внимание должно быть обращено не только на сообщение им обязательных познаний, по которым они должны держать испытание, но и на выработку в них умения обращаться с незнающим человеком, ибо можно отлично знать, но не уметь передавать другому свои познания. Наконец, учитель может прекрасно рассказать вам из «рекрутской школы», как он должен обращаться с новобранцем, но тут же может стать в тупик, если вы поставите перед ним ученика. Здесь нужна хотя маленькая предварительная практика, но отнюдь не на новобранцах, которым жутко от нее придется, а на старых солдатах: вы ставите перед учителем солдата или, лучше, старшего учителя и приказываете ему до тех пор не исполнять команд, пока они не будут толково объяснены. Это лучший способ для развития в учителе не только находчивости, но и терпения.
Считаем нужным заметить, что, употребляя выражения «учитель» и «дядька», мы разумеем под ними одно и то же лицо. Некоторые ротные командиры находят нужным приставлять к новобранцу два лица: учителя — в качестве преподавателя уставов, который приходит заниматься только в урочные часы, и дядьку — одного из надежных старых солдат, который следит за каждым шагом новобранца в неурочное время. Мы позволим себе усомниться в пользе такой меры: она прежде всего лишает учителя возможности изучить индивидуальные особенности новобранца; как следствие этого, является неуместная строгость в обращении с человеком, вовсе ее не заслуживающим, и слабость — с человеком, которого следует подтянуть; во-вторых, новобранцы усваивают устные служебные познания не только во время урока, но и в свободное время, разговаривая со своими дядьками; поэтому «надежный рядовой», приставляемый к новобранцу в свободные часы, не всегда оказывается полезным человеком. Еще можно заметить, что выбрать из роты семь вполне надежных по нравственности людей, которые только одни были бы при новобранцах, гораздо легче, чем выбрать 14; иногда такой выбор просто невозможен.
По прибытии новобранцев ротный командир должен поскорее видеть их для того, чтобы лично сделать им несколько наставлений, касающихся не только внутреннего порядка, но и сбережения здоровья. По возможности лично следует объяснить им их отношения к дядькам и рассеять тот страх перед строгостями службы, внушаемый им на родине, который долго держит их в возбужденном состоянии,— следует с первого же шага дать понять новобранцу, что его никто пальцем не тронет, если он будет исправно содержать себя. Относительно здоровья не мешает объяснить, как строго относится закон к членовредительству, за которое не только не увольняют на родину, но приговаривают к весьма тяжким наказаниям.
Для избежания злоупотреблений следует переписать в первый же день все состоящие на новобранцах собственные вещи... Все деньги, приносимые новобранцами с родины, ротный командир должен, как известно, отбирать от них, записывая в книжки, и, по мере надобности, выдавать на руки по мелочам. Это нужно сделать немедленно, иначе окажется, что новобранцы раздадут часть своих денег землякам или накупят малозначащих в солдатском обиходе вещей. Еще хуже или, лучше сказать, безнравственнее, если новобранцы окажутся заимодавцами своих дядек, которые, наверно, прикажут им скрывать это от ротного командира, т. е. с первого шага станут учить их лгать...
При размещении новобранцев в роте мы стоим за полное общение их со старослужащими, но только в таком случае, если в роте хороший служебный дух; в противном же и даже в сомнительных случаях их следует насколько возможно изолировать от старых товарищей. Никакой надобности нет распределять их по взводам рядом со старослужащими, если вы сомневаетесь в хорошем влиянии. В этом случае можно отделить какое-нибудь подходящее помещение, вынести оттуда койки старых людей и занять его только одними новобранцами и их дядьками. Вы этим, конечно, не устраните знакомства новобранцев со старослужащими, но хотя отчасти обеспечите первым спокойный вечер, избавите их от тех ненадежных соседей, которые на сон грядущий всегда любят пофилософствовать, развивая своих новичков-товарищей в совсем невыгодную для службы сторону.
Приступая к воспитанию вновь прибывших людей, вы должны постоянно иметь в виду не только нравственную и умственную, но и физическую его сторону, которая состоит не в одних физических упражнениях, но главным образом в заботах о здоровье человека; поэтому следует позаботиться не только о том, что поименовано в уставе внутренней службы, как, например, содержание себя в чистоте, посещение бани и проч., но и кое о чем другом, чему научит опыт.
Первые заболевания, насколько мы могли заметить, в большинстве случаев заключались в расстройстве желудка, происходящем от непривычки к новой пище и особенно к новой воде; поэтому следует позаботиться, чтобы новобранцы употребляли воду в умеренном количестве и по возможности пили бы чай. Далее, головокружение во время занятий, которое редко бывает у старых людей и очень часто у новобранцев, доктора объясняют не только нервным напряжением, происходящим от избытка старания, но и дурным питанием. Последнее наводит на мысль, что новобранцев, при ослаблении надзора за кухней, обижают порциями. Для устранения этого мы приказывали обыкновенно дядькам есть из одних чашек с новобранцами, пользуясь одинаково густыми щами, но отнюдь не разрезывать порции на мелкие кусочки, как это вообще принято, а есть каждому свою; при несоблюдении последнего новобранцы, по своей застенчивости, будут питаться одними щами, уступая кусочки говядины дядьке. Все подобные заботы о новобранце замечаются им гораздо больше, чем мы об этом думаем. Раз новобранец заметит, что начальник о нем заботится, у него является доверие к начальнику, установляющее между учеником и обучающим ту нравственную связь, без которой дело воспитания немыслимо.
Распределение новобранцев по дядькам тоже требует некоторого соображения: менее благонадежных людей мы находим нужным собирать в одну партию и назначать к ним самого требовательного учителя, преимущественно опытного, который, как говорится, не давал бы им спуска даже в мелочах. Такие люди друг друга испортить не могут, а, будучи разбиты по партиям, принесут несомненный вред своим скромным и наивным товарищам. Назначив к ним строгого дядьку и снабдив его известными наставлениями, нужно следить, чтобы он педантично держался этих наставлений, особенно в свободное от занятий время, когда новобранцы друг с другом делятся впечатлениями; особенно нужно преследовать всякие задевающие самолюбие насмешки над скромностью, над избытком старания, которыми очень ловко умеют пользоваться так называемые «бывалые» люди...
Дальнейшая парализация дурного влияния будет заключаться в вашем личном обращении с людьми, о котором скажем ниже.
При разбивке остальных людей следует наблюдать, чтобы люди одной губернии, т. е. земляки, непременно были бы вместе; это важно, во-первых, потому, что они через это меньше будут скучать; во-вторых — более способные из них будут помогать своим товарищам, а земляк гораздо скорее поймет земляка, чем чужого, хотя бы последний говорил на одинаковом с ним наречии. Чухонцев следует также собирать в одну партию, и, за неимением между дядьками их земляка, следует поручить их самому добродушному учителю, который бы занимался с ними полушутя: опыт показал, что малейшая строгость с этими людьми, пока они не обжились в казармах, приводит их в состояние идиотизма, а, наоборот, ласка вызывает радостное чувство благодарности и необыкновенную, лихорадочную охоту к занятиям. Эти в высшей степени скромные люди считают за особенную честь человеческое с ними обращение и, как бы в благодарность за это, готовы всеми силами стараться. Стоит посмотреть, с каким напряженным вниманием слушает чухонец ласковое объяснение приемов, кивая в такт объясняющему головой, и с какой гордостью смотрит он на товарищей, когда ему удастся раньше других верно исполнить прием.
Вообще перед началом занятий следует во все войти, устроить по возможности все удобства жилья для новобранца, чтобы он спал на чистом и удобном матрасе, чтобы имел одеяло, подушки, несколько перемен чистого белья; чтобы платье, которое он принес с собой, было бы поскорее отобрано и заменено казенным для избежания занесения заразы и проч. Иногда бывают случаи крайней бедности, в которых следует немедленно подавать помощь человеку, ссужая его небольшими деньгами для приобретения необходимых вещей. Только такими заботами вы можете доставить спокойствие человеку, освоите его с новой обстановкой и уже затем можете требовать от него внимания во время занятий.
Первые несколько дней занятий с новобранцами чрезвычайно важны в смысле первого и, конечно, самого сильного впечатления, которое производит на них вступление в область военного дела. Самое вредное, если это дело с первых же шагов покажется им трудным или, как они сами выражаются, «мудреным». Ничто так не пагубно в деле преподавания, как разочарование ученика в своих способностях.
Чтобы не запугать новобранцев, мы обыкновенно назначали в первый урок что-нибудь самое легкое, чтобы их можно было сейчас же похвалить. Вообще похвала поднимает дух людей, дает им уверенность в своих силах. Вместо первых словесных познаний, заключающихся в довольно сложном определении знамени, присяги и проч., мы в первый урок заставляли новобранцев отвечать: в которой они роте, батальоне и полку служат, как разделяются эти части и проч., чередуя эти познания с легкими гимнастическими упражнениями. Мы строго следили за дядьками, чтобы они не сердились за дурной ответ, и через это урок выходил веселым: если который-нибудь из новобранцев забывал название части, товарищи добродушно улыбались и подсказывали. Когда людям давали оправиться, они весело гуляли по роте и рассказывали друг другу заученное. К концу урока уже все новобранцы знали почти целый отдел из «Познаний, обязательных для каждого рядового».
...Не следует забывать, что мы всю службу обязаны хлопотать о том, чтобы наши люди имели бодрый и веселый вид; что же может послужить основанием этому виду, если новобранцы с первых уроков станут угрюмыми и апатичными к делу?
Установив известные отношения между новобранцами и их дядьками, придав занятиям такой характер, при котором строгость в требованиях не переходила бы в гнет, ротный командир постепенно знакомится с индивидуальными наклонностями каждого из обучаемых, которые уже с первых недель обнаруживаются как вообще в поведении человека, так и в большей или меньшей охоте, с которой он принимается за службу. Такое ознакомление крайне важно: оно покажет начальнику, с кем и как ему нужно обращаться. Едва ли можно назвать хорошим начальником того, который держится в обращении со всеми подчиненными одинакового тона: иных, особенно развязных людей, нужно осаживать известной официальностью в обращении; других, напротив, следует поддерживать приветливостью, ласковым словом, частой похвалой; иной подумает: «что мне дядька! меня ротный командир любит, заступится за меня»... и на этом основании позволит себе всевозможные отступления; другой скромный, или, как солдаты говорят, «не смелый», может остаться совершенно в тени, если вы не разовьете в нем смелости особенным к нему вниманием. Следует также заметить, что не все люди одинаково чувствительны к обращению с ними начальника: есть люди крайне самолюбивые, которые принимают близко к сердцу не только замечание, но даже холодное обращение с ними начальника, и есть такие, которых, как говорится, ничем не проймешь. Первые представляют чрезвычайно благодарный материал для воспитания: с ними можно сделать все, что угодно, не прибегая ни к каким строгим понудительным мерам; со вторыми с первых же шагов иногда приходится прибегать к понудительным мерам, которые впоследствии могут быть заменены нравственным влиянием; а это последнее иногда дается начальнику не сразу, а через какие-нибудь случаи в жизни солдата, которые нередко представляются в служебной практике.
Прежде чем говорить о таких случаях, нужно заметить, что разница в обращении с хорошими и дурными людьми не должна класть отпечатка на заботы о их нуждах: справедливость требует одинаково заботиться как о хороших, так и о дурных людях в отношении к их общим нуждам, как, например, пище, одежде, здоровью, жилью и проч. Только при такой справедливости начальник становится любимым и может рассчитывать, что его ласковое слово имеет цену в среде подчиненных. (...)
Заручившись расположением людей, вы можете вполне рассчитывать, что они будут стараться ради вашего доброго слова и будут считать за наказание ваше холодное обращение с ними.
Итак, узнав каждого из новобранцев, обучающий посредством разницы в обращении с ними с самого начала старается покровительствовать хорошим наклонностям в людях и вместе с тем производит давление на дурные, а в крайнем случае прибегает и к наказаниям; при этом, в интересах самого дела, он пользуется всяким случаем, где можно выказать участие
к человеку и доказать ему свою о нем заботу...
Наше личное мнение всегда склонялось к тому, чтобы отдавать предпочтение безукоризненной нравственности и наибольшему усердию, так как этими качествами лучше всего обеспечивается надежность будущего унтер-офицера. Недостаток развития можно пополнить, но недостаток искреннего усердия неисправим; без усердия немыслима хорошая исполнительность; а мы всегда готовы предпочесть в унтер-офицере исполнительность развитию, если придется выбирать одно из этих достоинств: исполнительный унтер-офицер может все сделать, педантично придерживаясь ваших указаний; развитой — может иногда без этих указаний обойтись, но за то требует постоянного контроля, который не всегда оказывается возможным.
Оставаясь верными такому взгляду, мы в большинстве случаев воспитывали унтер-офицеров из тех простодушных и почти всегда неграмотных хлебопашцев, которые отличаются наилучшей нравственностью и наибольшим усердием. Человек, который добился унтер-офицерского звания,просиживая ночи за азбукой, будет несравненно больше им дорожить, чем тот, кому оно достанется почти без труда. На должность фельдфебеля, требующую значительной инициативы, выбирается, конечно, наилучший унтер-офицер, который, кроме исполнительности, отличался бы и выдающимся развитием. (...)
Если все новобранцы, за весьма немногими исключениями, старательны, чувствительны к мельчайшим замечаниям и вообще с большой охотой относятся к службе, то этого далеко нельзя сказать о старослужащих. Избыток старания у новобранцев иногда свидетельствует только о степени их возбужденности и не всегда может быть принимаемым за по-стоянную черту характера человека: опыт показал, что иногда наилучший новобранец, войдя в колею старого солдата, становится апатичным к службе и норовит работать только там, где его могут заметить. Такое положение ясно указывает на необходимость известных воспитательных мер, направленных к развитию в старослужащем солдате охоты к своему делу.
«Много и почти исключительно занимались тем, чтобы солдат знал свое дело и мог его исполнять, но тем, чтобы он и желал его исполнить, не занимались». Это правдивое и, можно сказать, знаменательное замечание принадлежит эрцгерцогу Иоанну, автору статьи «Муштровка или воспитание?».
Мысль о том, что солдату необходимо охотно относиться к своему делу, получила важное значение сравнительно в недавнее время, когда муштровка или, так сказать, ремесленная сторона военного искусства значительно сузилась и уступила место развитию.
Мы решаемся утверждать, что солдат, поступая на службу, не приносит с собой решительно никакой охоты к тому необычному для него делу, которое его заставляют исполнять; вся она находится в полной зависимости от воспитания, которое он получает, состоя на службе.
В самом деле, взглянем на общее положение солдата, чтобы исследовать, нет ли в его жизни или в домашнем воспитании некоторых общих причин, побуждающих его не только охотно служить, но и любить развиваемое в нем искусство. К сожалению, опыт глубоко убедил нас в том, что таких причин в действительности не существует. Оставьте солдата без воздействия на его нравственные свойства, без разумного преподавания, внушающего интерес к искусству, и вы получите в результате человека, буквально ненавидящего службу, тоскующего по родине и от скуки занимающегося пьянством и развратом. Как на одну из побуждающих к службе причин, некоторые указывают на призвание человека к военному делу, но оно принадлежит единичным личностям, которые не всегда выдерживают столкновение с неблагоприятной обстановкой. Далее, всем известно, что русский простолюдин является во всех случаях образцовым носителем своей присяги; но глубоко ошибаются те, которые приписывают этой присяге охотное исполнение хорошим солдатом всех лежащих на нем обязанностей: присяга, которую еще до поступления на службу внушила солдату его семья, традиции его родины, та реальная, если так можно выразиться, присяга, которую солдат действительно носит в своем сердце и имеет в мыслях, целуя крест и евангелие, заставляет его охотно и даже с видимым увлечением умирать за родину, делает из него надежного охранителя важных постов; но она никаким образом не может заставить человека полюбить, например, стрельбу, одиночную выправку, гимнастику, а тем более разные военные формальности, которые подчас бывают надоедливы.
Еще более ошибаются те, которые полагают причину охотного отношения солдата к службе в перспективе некоторых служебных преимуществ, выпадающих на долю лучших нижних чинов; такой, сравнительно низменной, причины не существует для старослужащих уже потому, что служебная карьера рядового вполне заканчивается через два года по поступлении его на службу; но однако есть рядовые, не ожидающие никаких служебных повышений, но охотно и даже с самоотвержением исполняющие до последнего дня своей службы самые скучные и надоедливые служебные требования.
В чем же заключается истинная причина охотного отношения солдата к своему делу? Она заключается в нравственном и умственном развитии, которое солдат получает, состоя на службе. Этим развитием обусловливается существование прочной военной семьи, которую солдат любит и охотно принимает все ее обычаи. Начальник, вызвавший к жизни такую семью, становится главой и приобретает наилучшее орудие власти — нравственное влияние, при котором совесть и самолюбие подчиненных заставляют их так относиться к своим обязанностям, чтобы не заслужить упрека. Однако безупречное отношение к обязанностям службы, обусловливаемое общей нравственностью, нисколько не делает из солдата мастера своего дела; можно с большой охотой и добросовестно прослужить всю службу и в конце концов не быть твердым в своем искусстве; мало того: наилучший солдат, исполняя с удовольствием все служебные требования, все-таки будет смотреть на них, как на нечто пустое, ничего не стоящее, в сравнении с тем серьезным делом, которое он бросил на родине. Из этого следует, что нравственное развитие порождает в солдате охоту вообще ко всей службе, независимо от ее содержания; умственное развитие, получаемое солдатом в военной школе, этого сделать не может, но зато дает осмысленную охоту к некоторым занятиям, представляющим    умственный интерес.
К сожалению, весьма редко можно встретить на практике вполне разумную военную школу, построенную на прочной нравственной почве; в большинстве случаев встречаются односторонности: либо увлечение искусством игнорирует общую надежность солдата по отношению к черной работе и ко всем формальностям, либо наоборот.
Наблюдая за проявлением в солдате охоты к своему делу, мы можем указать на следующие два ее вида, наиболее встречаемые в войсках: 1) один солдат с удовольствием, а иногда даже и с самоотвержением готов исполнить всякое поручаемое ему дело, совершенно не интересуясь его содержанием; он с одинаковой охотой идет в караул, на учение, стреляет, носит для роты дрова, исполняет всевозможные формальности — и все это делает с удовольствием просто пото-му, что, во-первых, он сам человек выдержанный, а во-вторых, в роте такой дух, который не допускает иного отношения к службе. Словом, про такого человека можно сказать: примерный, надежный во всех отношениях исполнитель, но дурной стрелок, ненаходчив в цепи и вообще теряющийся во всех тех случаях, где нужно приложить свой собственный ум; 2) другой солдат охотно относится только к некоторым предметам обучения, но зато интересуется их содержанием и увлекается развитием в себе искусства; между тем он каждый раз вздыхает и жалуется товарищам на утомление, когда приходится идти в караул, на ученье, на работу; стоит небрежно на часах, любит непозволительные развлечения и относится иронически ко всем военным формальностям; словом, представляет из себя человека, про которого можно, например, сказать: негодяй, но отличный стрелок и молодец во всех случаях, где требуется находчивость.
Который же из этих видов охоты к службе следует считать более удовлетворительным? Что касается нашего мнения, то мы всегда готовы предпочесть первый второму: хороших людей легче сделать мастерами своего дела, чем безнравственных мастеров хорошими людьми; но и первый вид охоты к службе представляет большой недостаток воспитания: разумная военная школа должна заботиться одинаково как о нравственном, так и об умственном развитии солдата, приводя их в гармоническое соединение; высшая и конечная цель такой школы — разумная исполнительность, сопровождаемая умением, а при высшем развитии — и самопочином.
Теперь обратимся к быту солдата и попытаемся проследить действие на его ум и характер некоторых воспитательных мер, зависящих от личного усмотрения начальника. Рассматривая солдата как члена военной семьи, мы прямо можем сказать, что даже хороший человек будет, безусловно, дурным солдатом, если он не любит своей роты. Только человек, привязанный к своей семье, может дорожить ее добрым именем и относиться с искренней охотой ко всякой работе на пользу этой семьи, хотя бы даже такая работа, сама по себе, нисколько его не интересовала. Наоборот, всякая работа, даже отвечающая призванию, может прийтись человеку не по сердцу, если ее результатами поддерживается хорошая репутация совершенно чужих людей, хотя, впрочем, увлечение искусством допускает и исключения.
Итак, еще раз повторяем, что солдат может охотно относиться вообще к службе только для роты, если он ее любит; все факты, как бы противоречащие этому положению, имеют в основании самые непрочные и притом низменные побудительные причины: привычка угождать старшему, выражающаяся в старании только на глазах у начальника, боязнь наказания и прочее. Отсюда следует, что, воспитывая солдата, прежде всего нужно поставить его в такое положение, чтобы хорошему человеку хорошо жилось в своей роте и было бы за что любить ее; достигнув этого, вы будете иметь дело не с угнетенным человеком, жалующимся на свою судьбу, а с настоящим солдатом, представляющим прекрасный материал для развития в нем не только любви к искусству, но и лучших военных наклонностей.
В чем же заключается та хорошая обстановка, которая заставляет солдата любить свою роту? Она заключается в хорошем нравственном духе роты, о котором мы говорили в предыдущей статье, в хорошо организованной ротной администрации, приветливо принимающей вновь прибывающего солдата под свое покровительство и окружающей его заботами и справедливостью. В самом деле, представим себе человека, оторванного от семьи и брошенного в круг совершен-
но чужих для него людей. Он находится под впечатлением прощания с родными, которые провожали его со слезами, воображая, что он идет на какую-то муку,— и вдруг этот человек встречает приветливую обстановку, заботы и справедливость, напоминающие ему его собственную семью; всматриваясь далее, он замечает, что все строгости военной службы касаются только испорченных людей и что всякий солдат имеет возможность своим хорошим поведением вполне оградить себя от каких бы то ни было неприятностей; он постепенно сходится с товарищами, привязывается к своим начальникам, начинает любить свой мундир и сопряженные с ним известные формальности и с полной охотой отдается общему делу — службе. Наоборот, представим себе, что тот же человек попадает в руки дядьке, который выманивает у него деньги, объедает в казенном довольствии, хуже обращается с ним, чем с его товарищем, с которого взял большую взятку; представим его окруженным старослужащими, которые норовят выпить на его счет, смеются над его старанием и вообще над службой, учат его разным хитростям и прочее. Представим еще, что этому человеку решительно не на кого надеяться, ибо его ротный командир так далек от него, что составляет о нем мнение на основании заявлений тех самых дядек, которые с ним несправедливы. Он сразу замечает, что в роте хорошо живется не хорошим людям, а только тем, которые умеют хитрить и подделываться к старшим. Возможно ли, чтобы при такой обстановке солдат мог полюбить свою роту?
Мы, конечно, взяли крайность: редко можно встретить роту, соединяющую в себе все приведенные недостатки, но достаточно даже одного из них, чтобы возбудить антипатию к военной семье во вновь прибывающем солдате.
В предыдущей статье мы коснулись тех воспитательных мер, которыми, как нам кажется, достаточно уже обеспечивается благоприятная обстановка для прибывающего в роту новобранца; но хороший нравственный состав роты, при котором только и возможна общая охота к службе, составляет, сам по себе, только удобную почву для развития военной школы; последняя нуждается в особых воспитательных мерах, которые должны сопровождать преподавание: надо, чтобы общая охота к службе мотивировалась бы не одной привязанностью солдата к роте, но и умственным интересом; для этого необходимо, чтобы эта охота получила разумное приложение и была бы обращена к главным целям обучения, иначе солдат, с удовольствием исполняя службу, никогда не догадается, что от него требуют не только технического исполнения разных приемов, но и сознательного искусства, которое он должен любить и сам в себе развивать. Мы наблюдали поразительные примеры неумелого преподавания: хорошие, старательные солдаты, которые лихо отчеканивали прикладку и бойко рассказывали о причинах неверности выстрелов, выйдя на стрельбу, совсем не могли примениться к ветру, к солнечному освещению, сваливали прицел, дергали за спуск и вообще не умели правильно приложиться. Анализируя это явление, интересное в психологическом отношении, можно прийти к такому выводу: обучаясь стрельбе, эти люди не усматривали в ней конечной цели своих упражнений и в действительности вовсе ею не интересовались; значит, самые приемы обучения направляли внимание людей только на ближайшие цели, заключающиеся в красивом исполнении приемов и в бойкости устных ответов. Оттого эти люди совершенно растерялись, очутившись перед настоящими мишенями.
Для того, чтобы человек не стал в тупик перед каким-нибудь предметом, недостаточно уметь технически определять этот предмет и знать те приемы, которыми в известном случае нужно воспользоваться; для этого необходима еще практика воображения, т. е. чтобы человек предварительно развил в себе представление о разных положениях по отношению к этому предмету; а это возможно только при живом интересе, который должен быть развит в обучаемом по отношению к главной цели обучения. Солдат, думающий только об эффекте, производимом красивыми приемами и бойким устным ответом, и потому не привыкший воображать себя перед настоящей мишенью, не говоря уже о неприятеле, выйдя на стрельбу, в большинстве случаев не обнаруживает никакой находчивости; он точно приступает к совершенно незнакомому делу и не знает, о чем больше беспокоиться: о том ли, чтобы попасть своею пулею, или о том, чтобы не обнаружить неловкости в приемах; инстинкт подсказывает ему последнее, ибо за это приходилось много раз отвечать, и пуля пускается на ветер...
Чрезвычайно важно, чтобы офицер, обучая солдата, производил бы на него впечатление своим собственным мастерством: если вы видите, что солдату не повинуется ружье и что он перестает верить в него, то докажите ему на себе, что ружье можно заставить повиноваться. Если вы будете доказывать это словами, то они будут мало убедительны для солдата, и он в ответ на них будет только вздыхать; если же вы мастерски возьмете ружье в свои руки и тут же, в доказательство, попадете из него, то непременно заметите, что это солдата развеселит, уверит его в возможности попадать, и после того он будет ловить каждое ваше слово, как совет опытного мастера.
Много еще можно сказать о неумелом преподавании, но и этого уже довольно, чтобы вывести заключение, что, даже при охотном отношении солдата к военной школе, неуменье заинтересовать его главными целями обучения ведет к развитию в человеке одной только наружной бойкости, которая сама по себе составляет для обучаемого как бы главную цель, вполне удовлетворяющую его служебное самолюбие. Признавая громадную заслугу за начальником, добившимся в своей роте хорошей нравственности, мы все-таки назовем его человеком слишком односторонним, если на этой ступени остановится его воспитательная деятельность. Нельзя сказать хорошим людям: «Вот вам руководства, учитесь по ним, слушайтесь ваших полуротных и взводных командиров», а на свою долю оставить только общий надзор за тем, чтобы преподавание шло согласно с инструкциями; таким надзором вы даже у ближайших начальников отнимете инициативу, заставляя их твердо держаться буквы устава, не внося в преподавание ничего живого, увлекательного, что могло бы вызвать сознательную любовь к искусству. В этом случае, чем лучше ваши люди, тем они пунктуальнее будут исполнять ваши узкие требования, считая неуместным какой бы то ни было выход из вашей программы.
Нам кажется, что самый верный способ возбудить в людях сознательный интерес к делу заключается в самом широком покровительстве частной инициативе; пусть лучше будут мелкие уклонения от уставов, если вы замечаете, что педантичные требования муштровки убивают в людях сознание; но дорожите каждым проблеском такого сознания, делайте для него снисхождения, иначе вы никогда не добьетесь искусства...
Начальник, опасающийся вызывать своих подчиненных к самопочину, доказывает этим, что он не умел дать им хорошего служебного направления и потому боится вредных уклонений. Такое положение представляет, по нашему мнению, отсутствие не только частной инициативы, но и дисциплины; нет ничего легче, как ограждать интересы службы требованием одной узкой исполнительности, которую по недоразумению иные считают дисциплиной; но беда в том, что такая дисциплина притупляет подчиненных, что она одинаково забивает в людях как дурные, так и хорошие наклонности...
Увлечься делом, работая со связанными руками, решительно невозможно; такая работа обыкновенно заключается только в отбывании учебных часов, причем все помыслы подчиненного бывают обращены не к главной цели занятий, а к тому, чтобы не вышло какой-нибудь ошибки, которая не нравится начальнику.
Итак, если вы хотите, чтобы ваши подчиненные были не только узкими исполнителями, но и настоящими мастерами своего дела, не требуйте от них, чтобы они непременно шли к известной цели по излюбленному вами пути; пусть каждый из них думает, соображает, избирает свой собственный путь; пусть даже делает ошибки — они во всяком случае будут меньше тех упущений, которые являются следствием узкой исполнительности. Наблюдая за ходом дела, вы всегда будете видеть, которые из подчиненных идут прямо к цели, которые уклоняются от нее и, наконец, которые, по недоразумению или дурному умыслу, идут к фальшивой или к непозволительной цели. Заметив неточности, вы всегда можете осторожно исправить их, не оскорбляя самолюбия подчиненного и не убивая в нем искреннего увлечения делом. Постоянно ставя в заслугу подчиненному все сделанное им сверх ваших указаний, все лично им придуманное для пользы дела, вы можете воспитать в самом апатичном человеке способность к самопочину; в лентяе вы можете заставить заговорить самолюбие...
Иногда начальник, увлекаемый внутренней стороной воспитания, не придает должного значения внешнему виду солдата и тем уклоняет его от военного типа. Красивый, стройный вид корпуса, веселое выражение лица, щеголеватость в одежде, бойкость в манерах, веселая и всегда приветливая интонация голоса и точно написанная на лице готовность моментально исполнить всякое приказание — эти драгоценные черты лучшего военного типа, свидетельствующие о присутствии в человеке военной жилки и производящие прекрасное впечатление на массу, могут вовсе исчезнуть в современном солдате, если из него будут вырабатывать только сурового мастера своего дела.
Положим, нельзя утверждать, что только те люди оказываются храбрыми, у которых развиты хорошие военные манеры: храбрость иногда живет в глубине души человека, составляя продукт домашнего воспитания, а еще чаще — родовую или национальную особенность. Замечательно, что такой храбрости ничто не может убить в человеке, даже самые дурные условия воспитания. Никогда она не сказывается в мирное время и часто скрывается под такими отрицательными достоинствами человека, которые производят самое неприятное впечатление на начальника: неспособность, леность, уныние, полное равнодушие к службе и дурное поведение иногда соответствуют необычайной храбрости, приводящей всех в удивление...
Такой храбрости, составляющей природное достоинство человека, конечно, не может дать ему никакая система воспитания; но мы все-таки верим в возможность развить в человеке военную лихость, бесстрашие перед мелкими опасностями и, наконец, готовность не отставать от людей, увлекающих массу своей решимостью идти навстречу смерти.
Мы положительно утверждаем, что внешний лихой вид солдата, который известными воспитательными мерами свободно можно довести до рефлективного выражения во всех манерах человека, играет очень важную роль в критические минуты боя. Солдаты не станут читать в такие минуты того, что происходит у их товарищей в душе; им прежде всего бросится в глаза общий молодецкий вид массы, и этого уже довольно, чтобы масса не дрогнула.
Мы полагаем, что и на мирной деятельности солдата не может благотворно отражаться суровый, грустно-задумчивый и вообще наводящий уныние вид его товарищей. Для избежания этого недостатка в людях начальник должен покровительствовать всяким солдатским забавам, развивающим лихость и веселье: играм, песням, вольной гимнастике, любительским спектаклям и даже вечером с танцами, если их удобно устраивать. Надо, чтобы солдат непременно гордился своим внешним красивым видом, своим мундиром, характерными манерами той части, в которой он служит, и вообще своей молодцеватостью. Как приятно видеть даже со стороны бравые и оживленные лица солдат, блистающие довольством своего положения.
Надо пользоваться всяким удобным случаем, чтобы вызывать веселость в солдатской среде: самого некрасивого и неуклюжего человека непременно нужно хвалить при всякой его попытке проявить чем-нибудь свою молодцеватость; после утомительных учений, когда часть возвращается домой, следует непременно вызывать песенников, заставлять играть музыку, если она была на ученьи. Неприятно смотреть, когда люди возвращаются с ученья, повесив головы; то ли дело, когда в голове колонны загремит веселый марш или удалая сол-'датская песня, слышен аккомпанемент бубна и тарелок, а иногда и лихой посвист. Солдатские песни, особенно старинные, исполнены глубокой поэзии, благотворно действующей на душу солдата; слава предков, воспеваемая в этих песнях, волнует молодые сердца мечтаниями о высоких подвигах. Вообще солдатская песня имеет большое воспитательное значение. Это хорошо понимал и отлично пользовался покойный генерал Скобелев.
Иногда начальник, заботясь о развитии выносливости в солдате, совершенно забывает о том, что она зависит не от одних физических данных, но и от состояния духа человека, который всегда можно поднять покровительством разным солдатским забавам. Мы считаем одною из серьезных обязанностей ротного командира посещение им роты в свободное от занятий время для содействия развитию солдатских увеселений. Достаточно начальнику высказать равнодушие к солдатскому пению, чтобы в роте никогда не составилось хорошего хора; никогда люди не станут выдумывать веселых игр, если ротный командир будет считать это вздором, и т. д. Суровое отношение командира роты к этим предметам сообщается прежде всего унтер-офицерам, и от этого происходит, например, следующее: молодые солдаты вздумают по-бегать, попрыгать, затянуть песню, как вдруг раздается грозный голос взводного: «Не балуйте, ребята! вишь с ума посходили! чему обрадовались?..» Люди сконфузятся, притихнут,— точно проступок какой сделали,— разойдутся по койкам, начнут вздыхать и зевать, рассказывать в сотый раз какую-нибудь старую сказку, и каждый будет думать: «Господи! какая скука в казармах!..»
Другое дело, когда ротный командир покажет, что он интересуется солдатскими забавами, что они ему доставляют удовольствие. Достаточно только намекнуть об этом, чтобы все поднялось на ноги, чтобы те же взводные, которые останавливали людей, сами стали принимать участие в играх. Тогда сразу явится спрос на хорошие голоса, на ловкость и находчивость в играх, на опрятные шутки и прочее.
Для всякого начальника, желающего изучить нравственные свойства своих подчиненных, чрезвычайно важно и даже необходимо видеть их иногда нараспашку, в живом, непринужденном разговоре, в природных манерах, в свободном обращении друг с другом во время игр.  Мы прямо скажем: начальник, наблюдавший солдата только на одних занятиях или в тех случаях, когда люди принуждены держать себя более или менее официально, сильно ошибается, когда решается утверждать, что он знает своего солдата как человека; только вольное обращение людей друг с другом, которое очень легко наблюдать во время игр (солдаты в этом случае увлекаются, как дети, и нисколько не стесняются начальника), может открыть вам многое в характере человека, чего вы никак не можете заметить при официальной обстановке.
Нам, пожалуй, могут заметить, что начальник, допускающий, чтобы люди его не стеснялись, сам смеющийся удачным шуткам солдат, бесцеремонно произносимым в его присутствии, и прочее, что такой начальник подрывает свое значение, ослабляет дисциплину; но неужели нам следует вечно быть суровыми, никогда не улыбнуться солдату и удивляться, что этот неблагодарный человек не только не считает нас своим отцом, но даже не видит в нас близкого к себе человека? Чем может ослабляться здесь дисциплина? Достаточно сказать: «Смирно!» — чтобы вся играющая толпа замерла; достаточно приказать что-нибудь, и оно будет исполнено так же, как и при других обстоятельствах, но только с несравненно большим удовольствием; стоит заговорить с солдатом серьезно, чтобы он в ту же минуту переменил свои шутки на официальные ответы: «Точно так» и «Никак нет». Словом, нам кажется, что вышеприведенное замечание может сделать только человек, не имеющий ясного представления об истинной дисциплине или, вернее сказать, человек рутины.
Независимо от вольных развлечений, придумываемых самими солдатами, следует вводить и систематические развлечения в виде какого-нибудь полезного чтения, развивающего в солдате хорошие идеалы. Такие чтения полезно устраивать с туманными картинами, которые, кроме наглядности, представляют сами по себе приятное зрелище для солдата.
Чем больше солдат будет иметь удовольствий у себя в казармах, тем меньше будет тянуть его на сторону...
Нам остается еще отнести к задачам воспитания тот такт в обращении с субалтерн-офицерами, который должен выработать в себе ротный командир, имея в виду сделать из них действительных помощников, а не людей, более или менее равнодушных к интересам роты. Этот такт особенно важен в обращении с молодыми офицерами, которые вообще ретиво принимаются за службу и по неопытности делают много ошибок.
Каждый молодой офицер, начинающий пробовать свои силы на служебном поприще, невзирая на запас научных сведений, иногда на практике совершенно теряется, не умея подойти к солдату: он может отлично знать все предметы, которые преподаются солдату, может громко и отчетливо командовать; но его робкие, нерешительные манеры, неуменье разговаривать с солдатом, непривычка быстро замечать и исправлять неточности, наконец, просто незнакомство с характером солдата и его бытом — все это ведет к тому, что люди отстают в обучении в сравнении со своими товарищами, занимающимися у простого,   но   опытного унтер-офицера.
Преследуя ближайшие интересы роты, заключающиеся, например, в спешной подготовке к какому-нибудь смотру, иногда ротный командир старается устранить такого офицера от занятий, как человека, мешающего скорому ходу обучения. Такое устранение, конечно, делается в деликатной форме, причем обыкновенно внушается офицеру, что его роль преимущественно заключается в наблюдении, а не в той черной работе, которая может быть исполнена одними унтер-офицерами. В таком поступке ротного командира мы усматриваем крупную и трудно исправимую ошибку. Надо прежде всего заметить, что каждый молодой офицер в высшей степени заинтересован своими первыми служебными успехами, о которых он, наверно, мечтал еще до поступления в полк; ему хочется поскорее испытать свои способности и получить о них одобрительный отзыв от старших товарищей; его самолюбие может быть вполне удовлетворено таким отзывом; достигнув хорошей репутации, он потом старается сохранить ее, словом, становится хорошим офицером. Теперь представим себе, что у этого человека вдруг отнимают дело и вместо него рекомендуют какое-то наблюдение, которое и без того уже принадлежит многим начальствующим лицам, обязанным следить за ходом обучения в ротах. Такое наблюдение требует, конечно, еще большей опытности, чем самое преподавание; поэтому для молодого офицера оно является в высшей степени щекотливой обязанностью: он предпочтет лучше вовсе не делать никаких замечаний, чем не попадать в такт ротному командиру. Такое положение обыкновенно сводит обязанности субалтерн-офицера к хождению без пользы взад и вперед по роте, к усиленному курению папирос во время занятий и к дурной привычке занимать ротного командира разговором. Еще хуже, если усердному молодому офицеру, задавшемуся, например, выполнением какой-нибудь слишком широкой программы, ротный командир станет внушать, что служба вовсе не имеет тех серьезных сторон, на которых он думает сосредоточить свой труд, а что вся она заключается в выполнении известных мелких требований, которые только и могут доставить офицеру хорошую репутацию. Такое положение сразу отнимает у человека охоту трудиться, разбивает в нем веру в высокое значение офицера в войсках и вообще приводит к легкому взгляду на службу.
Вполне признавая все неудобства, происходящие как от неумения молодого офицера обращаться с солдатом, так и от слишком большого увлечения его теорией в ущерб практике, мы все-таки горячо ратуем за то, что всяким искренним увлечением офицера своим делом следует очень и очень дорожить, иначе он отвернется от дела и тогда уже трудно будет воспитать в таком офицере хорошего помощника. Нам кажется, что в первое время такого офицера не только не следует останавливать, но, напротив, нужно постоянно давать ему понять, что вы в высшей степени довольны его службой; следует уничтожить в нем последний остаток неуверенности и затем уже осторожно, не задевая самолюбия человека, давать ему практические советы. Допустим даже, что неопытный офицер несколько задержит обучение, но не надо забывать, что оно в десять раз выиграет, когда он приобретет опытность, а развитому человеку, да еще при желании, опытность дается очень легко.
Вообще при обращении с офицером следует постоянно иметь в виду его самолюбие, которое у воспитанных людей в высшей степени чувствительно. Если вы, например, отнесетесь к непрактичному увлечению такого человека с некоторой иронией, а тем более с явной насмешкой, то одна гордость уже может оттолкнуть его от дела; но не надо также забывать, что самолюбивого человека гораздо легче привлечь к делу, чем всякого другого; это можно сделать как собственным примером, так и вообще действием на самолюбие офицера: ваше собственное трудолюбие и тот серьезный тон, с которым вы будете относиться вообще к службе, в состоянии вызвать те же качества и у самолюбивого человека, обязанного рядом с вами работать. Далее, дав заметить офицеру, что вы интересуетесь его способностями к делу, вы всегда можете вызвать в нем стремление доказать на деле эти способности; наконец, чрезвычайно ценятся офицерами ваши постоянные заботы о их хорошей репутации, ваше стремление выдвинуть офицера за его труды, а также восстановить испорченную репутацию, если офицер этого заслуживает. Не только служебная порядочность, но и нравственный долг офицера по отношению к вам заставит его в этом случае принять близко к сердцу ваши собственные интересы, заключающиеся в хорошей подготовке роты. При таком положении, вопреки вкоренившемуся обычаю, можно даже привлечь офицера к участию во внутреннем управлении ротой, т. е. сделать из него настоящего помощника ротного командира.
Редко можно встретить настолько невоспитанного, а следовательно, и несамолюбивого офицера, на которого нельзя повлиять вышеприведенными мерами: у самого дурного человека всегда найдется известный запас
совести для того, чтобы ответить добром на участие; в самом вызове такого ответа заключается прекрасная воспитательная мера, имеющая значение в общем развитии человека.
Нам кажется, что ротный командир, жалующийся на бездеятельность своих офицеров, в большинстве случаев оказывается сам в том виноватым, хотя надо заметить, что отношение к службе субалтерн-офицера очень много зависит и от общего состояния служебного духа в полку: офицер, вырабатывающий свой взгляд на службу в дурном товарищеском кругу, не так легко поддается влиянию ротного командира, как это бывает при хороших общих условиях...

«Военный сборник», № 12. Спб., 1884; № 2, Спб., 1885.

МУШТРОВКА КАК ЭЛЕМЕНТ ИСКУССТВА

По поводу примечаний М. И. Драгомирова к статье «Муштровка или воспитание?»
...Высшая и конечная цель военного воспитания — искусство побеждать неприятеля; в этом искусстве, как и во всяком другом, есть навык, достигаемый целесообразной муштровкой, и есть умственное развитие. Навык без развития дает ремесленника, который при соответствующем развитии становится художником; одно же развитие без навыка представляет один из самых верных путей к дилетантизму.
Поэтому задаваться вопросом «муштровка или воспитание?» и затем приходить к конечному тезису «не муштруйте, а воспитывайте!» — значит отымать у воспитания существенную его часть — навык, т. е. приготовлять в военном человеке не искусного исполнителя, а только человека, имеющего понятие об этом исполнении. Человек с навыком — все-таки ремесленник, который может исполнять чужие планы, а человек без всякого навыка, а только с одним развитием, не исполнит даже и своего ...
Мы сами горячо ратуем за воспитание, но мы всегда имели в виду и разумную муштровку и даже писали о том, как надо муштровать. Нам никогда и в голову не приходило упразднять хороший тип солдата посредством вытеснения муштровки; мы только хотим, чтобы этот лихой человек не действовал бы как фридриховская машина, а был бы в своей маленькой области человеком разумным, инициатором. Всякий смышленый человек должен наконец понять, что это вполне совместимо. Развитие без соответствующей муштровки дает в результате не солдата, а своего рода философа — тип весьма уродливый в военной службе. Это надо установить раз навсегда, иначе произойдет путаница в понятиях.
Муштровка имеет огромное значение не только в первоначальных шагах обучения, но и вообще в военном искусстве, причем она относится к начальнику еще больше, чем к солдату: спутавшийся солдат путает самого себя, да еще разве затолкает товарищей, а спутавшийся начальник путает сотни и тысячи. Путаница в бою происходит в тех неслучайных действиях (их не особенно много), исполнение которых должно быть намуштровано до рефлекса, иначе внимание начальника, которое должно быть всецело отданным случайностям минуты, будет постоянно отвлекаться водворением порядка в строю. Начальник, команды которого не исполняются рефлективно и который настолько не вымуштровал самого себя, чтобы не ошибаться в перестроениях и командах, будет постоянно связан в бою.
Человек высокоразвитый, но не вымуштрованный в качестве начальника, может быть в сражении только советником, составителем плана, обозревателем чужого исполнения — всем, чем хотите, только не исполнителем.
Попробуйте дать такому человеку ну хоть батальон, и вы увидите чистое безобразие: пока он будет придумывать самые умные команды для умнейшего передвижения батальона, которые у муштрованного начальника относятся к области рефлекса, всякий набежавший в голове план, даже гениальный, будет немедленно расстраиваться. Мы видели таких самомнительных умников и были свидетелями, как они путали на маневрах, сбивая не только себя, но и часть: у людей навык ворочаться под правую ногу, а они командовали под левую; навык «кругом марш!», а они командовали «кругом» и т. д. Часть людей ворочалась, а часть продолжала идти. Каково же вспотевшим и усталымлюдям толкать друг друга ранцами благодаря отсутствию муштровки в военном воспитании их отменно развитого начальника?..
И так вместо тезиса «не муштруйте, а воспитывайте!» мы приходим к другому тезису: и муштруйте, и воспитывайте, но только — сначала себя, а потом солдата...
Оказывается — сколько бы вы ни старались, вы никого и никогда храбрым не сделаете: храбрыми будут только те, которым это дано.
Мы можем точно и достоверно сказать, что храбрость не воспитывается, т. е. она воспитывается, только не в военной школе, а где-нибудь глубже — в семье, в роде, во всяком случае, там, где складывается детство человека. Тут могут быть даже этнографические причины.
Казалось бы, что, не воспитываясь, храбрость не дает и материала для школы, ибо ее в мирное время нельзя даже нащупать, а на поверку выходит, что дает: хорошая школа, вообще воспитывая людей, захватывает и храбрых из них, хотя они ей даже неизвестны. Сделав из храброго солдата члена хорошей военной семьи (роты), вы получаете в нем человека, который в походе будет нянчиться со своими слабыми духом товарищами, и это приносит огромную пользу, ибо отражается на духе всей роты. Стало быть, не воспитывая храбрости в существе, вы все-таки можете дать ей хорошее направление...

Н. Бутовский. «О способах обучения и воспитания современного солдата (Практические заметки командира роты)», т. II, изд. 2-е. Спб., 1891
О долге и чести воинской в российской армии: Собрание материалов, 0-11 документов и статей / Сост. Ю.А. Галушко, А.А. Колесников; Под ред. В.Н. Лобова.— 2-е изд. М.: Воениздат, 1991.— 368 с: ил.
Макет и оформление книги художника Н.Т. Катеруши.
Фотосъемка экспонатов Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи специально для этой книги выполнена Д.П. Гетманенко.
Другие материалы в этой категории: « Мау Терехов »